Теперь Серые Волки работают по контракту. Али Агджа, стрелявший в тысяча девятьсот восемьдесят первом году в Папу, был бозкуртом. Большинство из них стали сегодня политиками, забывшими прежние убеждения. Но самые опасные остались фанатиками, террористами, способными на худшее. Мечтателями, которые верят в превосходство турецкой расы и возрождение великой империи.

Поль не верил своим ушам. Он не видел никакой связи между этими давними историями и своим расследованием.

– И они убили всех этих женщин?

– «Адидасовская Куртка» видел, как они похитили Руйю Беркеш.

– Он видел их лица?

– Они были в масках и десантных комбинезонах.

– В десантных комбинезонах?!

Шиффер хмыкнул.

– Это воины, мой мальчик. Солдаты. Они уехали в черном седане. Турок не запомнил ни номера, ни марки. Или не хочет вспоминать.

– Почему он уверен, что это были Серые Волки?

– Они выкрикивали лозунги. У них есть опознавательные знаки. Кстати, все сходится: молчание общины, рассуждения Гозар о «политическом деле». Серые Волки в Париже. И квартал подыхает от страха.

Поль не мог согласиться со столь неожиданной сменой направления в расследовании – оно полностью расходилось с его собственными предположениями. Он слишком долго шел по следу убийцы-одиночки.

– Но зачем такая жестокость?

Шиффер не сводил глаз с покрытых инеем рельсов.

– Они пришли издалека. С равнин, пустынь и гор, где подобные пытки – обычное дело. Ты исходил из предположения о серийном убийце. Вы со Скарбоном будто бы вычислили – по ранам жертв, – что в детстве он пережил какую-то травму и жаждет страдания… Но вы забыли о простейшем из решений: женщин пытали профессионалы. Эксперты, прошедшие подготовку в лагерях Анатолии.

– А посмертные повреждения? Изрезанные лица.

Цифер раздраженно отмахнулся.

– Один из них, возможно, законченный псих. Или они просто хотят, чтобы по лицам жертв нельзя было опознать то, которое они ищут.

– Они ищут лицо?

Сыщик остановился и повернулся к Полю.

– Ты до сих пор не понял, что происходит, парень: Серые Волки получили контракт. Они ищут женщину.

Он достал из кармана закапанного кровью плаща поляроидные снимки и протянул их Нерто.

– Женщину с таким вот лицом, подходящую под следующее описание: рыжая, швея, нелегалка, уроженка Газиантепа.

Поль молча смотрел на фотографии в морщинистой руке.

Все обретало смысл. Все становилось ясным как божий день.

– Эта женщина что-то знает, и они должны выбить из нее признание. Трижды эти люди думали, что поймали ее, и трижды ошибались.

– Откуда такая уверенность? Почему вы думаете, что они ее не нашли?

– Потому что если бы одна из убитых оказалась той самой, будь уверен – она бы заговорила. А они бы испарились.

– Вы… Вы полагаете, что охота продолжается?

– Можешь быть уверен.

Голубые глаза Шиффера блестели из-под тяжелых век. Поль вдруг подумал о серебряных пулях, которыми только и можно убить волка-оборотня.

– Ты ошибся расследованием, малыш. Ты искал убийцу. Оплакивал мертвых. А найти должен живую женщину. Очень даже живую. Женщину, по следу которой идут Серые Волки.

Он обвел широким жестом дома, окружавшие железнодорожные пути.

– Она где-то здесь, в этом квартале. В подвалах. На чердаках. В пустующем доме или в общежитии. Ее преследуют худшие из убийц, и ты для нее – единственная надежда на спасение. Но тебе придется бежать быстро. Очень, очень быстро. Потому что твои соперники-подонки здорово натренированы и в квартале они – хозяева.

Цифер схватил Поля за плечи и посмотрел ему в глаза:

– Ну, а поскольку беда одна не ходит, сообщу тебе плохую новость: я твой единственный шанс преуспеть.

Часть VII

38

Звонок телефона ударил по барабанным перепонкам.

– Я слушаю…

Никто не ответил, и Эрик Акерманн медленно опустил трубку на рычаг, после чего взглянул на часы: 15.00. Со вчерашнего дня это был двенадцатый анонимный звонок. В последний раз он слышал человеческий голос накануне утром, когда Лоран Геймз позвонил, чтобы предупредить о побеге Анны. Когда он во второй половине дня решил связаться с Лораном, ни один из номеров не отвечал. Неужели с ним уже покончили?

Он попытался дозвониться другим людям – безуспешно.

В тот же вечер раздался первый безответный звонок, и Эрик тут же проверил окно: перед домом на авеню Трюден караулили двое полицейских. Ситуация стала предельно ясной: он больше не партнер, ему не звонят, его ни о чем не информируют. Он превратился в того, за кем наблюдают, во врага, которого необходимо контролировать. За несколько часов граница у его ног переместилась, и он оказался по «ту сторону», среди виновников провала.

Он встал и направился к окну в спальне. Двое легавых все так же стояли на посту у лицея Жак-Декур. Эрик смотрел на газон, делящий авеню надвое по всей его длине, на платаны, тянущиеся голыми ветвями к солнцу, на серый киоск на Антверпенском сквере. Ни одна машина не ехала мимо, и проспект казался забытой Богом и людьми дорогой. В памяти всплыла цитата – то ли из Фрейда, то ли из Юнга: «Мы страдаем физически, когда нам грозит реальная опасность, но мучения наши становятся психологическими, если мы о ней только догадываемся». Как реализуется опасность, грозящая ему самому? Его убьют на улице? Застигнут врасплох во сне? Или просто посадят в военную тюрьму? Будут пытать, чтобы он отдал все разработки по программе?

Ждать. Нужно дождаться ночи, чтобы привести в исполнение свой план.

Стоя в амбразуре окна, он стал вспоминать события, которые в конце концов привели его на порог смерти.

Все началось со страха.

Им все и закончится.

Его одиссея началась в июне 1985-го, когда он присоединился к команде профессора Уэйна С. Дривеца в университете Вашингтона в Сент-Луисе, штат Миссури. Исследователи поставили перед собой масштабную задачу: пользуясь позитронным томографом, выделить в мозгу «зону страха». Для достижения этой цели был разработан строгий протокол эксперимента: у подопытных добровольцев старались вызвать ужас, пугая их змеями или ударом тока.

Проведя не одну серию опытов, ученые нашли таинственную зону, которая находилась в лобной доле, на маленьком участке, называемом миндалевидной железой: эта своего рода ниша соответствует нашему «прамозгу». Эта самая древняя часть нашего мозга – кстати, она есть и у рептилий! – отвечает также за сексуальный инстинкт и агрессивность.

Акерманн хорошо помнил те потрясающие ощущения: впервые он наблюдал на экранах, как включаются различные зоны человеческого мозга, впервые видел, как движется мысль, как работают ее тайные пружины. Он знал, что нашел свой путь, сел на правильный корабль. Позитронная камера будет его средством передвижения по коре головного мозга.

Он станет одним из пионеров картографии мозга.

Вернувшись во Францию, Акерманн подал заявки на гранты в Национальный институт здравоохранения и медицинских исследований (НИЗМИ), в Национальный центр научных исследований (НЦНИ), в Высшую школу общественных наук, в разные университеты и клиники Парижа, чтобы увеличить таким образом шансы на получение денег.

Прошел год, но ему так никто и не ответил. Он уехал в Англию, в Манчестерский университет, к профессору Энтони Джонсу. Став членом новой команды, Акерманн начал изучать боль.

В Манчестере Эрик участвовал в серии опытов на добровольцах, к которым – с их согласия – применялись различные болевые стимуляторы. И снова на мониторе высветился неизвестный участок: страна страдания. Это была не компактная территория, но архипелаг, группа островков, которые активировались одновременно, паук, распоряжающийся всей поверхностью коры.

Год спустя профессор Джонс писал в журнале «Science»: «После того как ощущение боли регистрируется таламусом и направляется пучком нервных волокон к лобному участку коры головного мозга, оно становится страданием».