Именно здесь, в Галатасарае, она так страстно полюбила французский, что он фактически вытеснил из ее сознания родной язык. Она все еще помнит резкое, обрывистое звучание диалекта своего детства, который постепенно уступал место в мозгу новым словам, стихам и книгам, повлиявшим на все ее мысли, рассуждения и новые идеи. Весь мир тогда стал для нее французским.

А потом наступило время путешествий. Опиум. Иранский опиум, растущий на площадках, поднимающихся уступами над голодным зевом пустыни. Поля опиумного мака в Афганистане, перемежающиеся с полями овощей и зерновых. Мысленным взором она видит зыбкие очертания безымянных границ. Ничейные пыльные пространства с колодцами шахт – прибежище жестоких контрабандистов. Она вспоминает войны. Танки, «стингеры» – и афганских повстанцев, играющих в футбол головой советского солдата.

Лаборатории. Душные бараки, забитые людьми: лица мужчин и женщин закрыты марлевыми повязками. Белая пыль, едкий дым: морфий и героин высочайшей очистки… Здесь начинается ее настоящая работа.

Внезапно перед мысленным взором ясно всплывает лицо.

До этого момента ее память функционировала однонаправленно. Лица людей каждый раз срабатывали как детонатор. Она вспомнила лицо Шиффера, и за ним последовали последние месяцы ее активной деятельности – наркотики, бегство, засада. Улыбка Азера Акарсы потянула за собой воспоминания о ячейках, о сборищах националистов, о людях, поднимающих сжатые кулаки, выкидывающих вверх сложенные в знак победы пальцы, улюлюкающих и скандирующих «Turkes basbug!». Она – Волчица.

Но сейчас, в садах Галатасарая, ход событий отматывается назад, и в каждом фрагменте воспоминаний присутствует ключевая фигура… В самом начале – пухлый мальчишка, потом – во французском лицее – увалень-подросток, позже – партнер по наркоперевозкам. Она видит тот же плотный силуэт в тайных лабораториях – человек улыбается ей.

Все эти годы он жил и рос рядом с ней. Брат по крови. Серый Волк, разделивший ее жизнь. Она собирается и видит его лицо совсем четко. Кукольные черты в обрамлении медовых кудряшек. Голубые глаза – как две бусины бирюзы среди серых камней пустыни. На поверхность сознания выныривает имя: Кюрсат Милигит.

Она встает, решив зайти в лицей. Ей необходимо подтверждение.

Зема представилась директору французской журналисткой, объяснила тему репортажа: выпускники Галатасарая, ставшие известными в Турции людьми.

Директор горделиво хмыкнул: а как же иначе?

Через несколько минут она оказалась в маленькой комнате, заставленной стеллажами с книгами. На полках – альбомы с фотографиями выпусков последних десятилетий. Имена и снимки бывших учеников, даты окончания, лучшие в каждом классе. Она без колебаний открыла альбом 1988 года, нашла свой выпускной класс. Зема не искала на фотографии свое прежнее лицо, она даже подумать об этом не могла: сделать такое означало бы нарушить табу. Нет: она искала фото Кюрсата Милигита.

Как только она обнаружила снимок, воспоминания окончательно прояснились. Друг детства. Спутник по бесконечным путешествиям. Сегодня Кюрсат – химик. Лучший в своей области. Он способен переработать любое сырье, сделать лучший морфин, произвести героин высшей очистки. У него пальцы волшебника, он лучше всех умеет обращаться с уксусным ангидридом.

Уже много лет Зема проводила все свои операции вместе с ним. Именно он для последней транспортировки перевел героин в жидкую субстанцию. Это была идея Земы: начинить целлофановые упаковки наркотиком по сто миллилитров в каждой. Килограмм героина помещался в десять емкостей, на весь груз – двести штук. Двадцать килограммов героина № 4 в жидком виде, отосланные простой бандеролью, миновали проверку рентгеновскими лучами и были получены в зоне выдачи багажа аэропорта Руасси.

Она снова взглянула на фотографию: этот крупный юноша с выпуклым молочно-белым лбом и медной шевелюрой – не просто призрак из прошлого. Сейчас ему отведена ключевая роль.

Он один способен помочь ей найти Азера Акарсу.

70

Часом позже Зема ехала в такси по огромному стальному мосту через Босфор. Начиналась гроза. За несколько секунд до того, как машина оказалась на азиатском берегу, на землю обрушился яростный ливень. Иглы дождя ударялись о тротуар, мгновенно растекаясь лужами, потоки воды стучали по асфальту, как по жести крыш. Очень скоро все вокруг отяжелело, пропитавшись влагой, из-под колес машин разлетались желтые брызги, мостовые заливало водой…

Когда такси добралось до приютившегося у подножия моста квартала Бейлербейи, ливень превратился в бурю. Все вокруг стало серым, туман расползался, заглатывая в серую дымку машины, тротуары, дома. Казалось, что весь квартал превращается в первичный хаос.

На улице Йалибойу Зема решила выйти из такси. Пробравшись через вереницу машин, она укрылась под нависавшим над магазинчиками козырьком. Купив плащ – легкую накидку зеленого цвета, – принялась оглядываться, определяя маршрут. Квартал напоминал Стамбул в миниатюре. Ленты тротуаров, дома, прижимающиеся друг к другу на узких, спускающихся к реке улочках.

Она пошла к воде по улице Бейлербейи. Слева оставались запертые киоски, зачехленные буфетные стойки, прилавки, прикрытые брезентом. Справа, вдоль садов мечети, тянулась глухая стена из красноватого пористого песчаника, трещины делали ее похожей на сложную контурную карту. Внизу, за серой листвой, угадывались воды Босфора, они перекатывались и рычали, как барабаны в оркестровой яме.

Земе казалось, что она и сама становится частью жидкой стихии. Капли падали на голову, били по плечам, стекая по плащу… На губах ощущался привкус глины. Лицо оплывало, утекая вниз вместе с дождем…

На берегу канала усиливалось волнение, казалось, что земля вот-вот двинется по проливу к морю. Зема не могла справиться с дрожью, она ощущала, как в ее венах, ставших реками, содрогаются обломки суши.

Зема вернулась назад, чтобы найти вход в мечеть. Она шла вдоль покрытой плесенью стены с ржавыми решетками, над головой блестели купола, минареты тянулись к небу между гэттами.

К ней возвращались все новые и новые картины воспоминаний. Кюрсата называли Садовником, потому что его специальность – ботаника, а узкая специализация – маки. Здесь, в тишине укрытых от посторонних глаз садов, он разводил собственные сорта на основе диких маков. Каждый вечер он приезжал в квартал Бейлербейи проведать маковые посадки…

Миновав ворота, Зема попала в мощенный мраморными плитами двор с кранами для омовения ног перед молитвой. Она прошла через патио, заметив двух бело-рыжих котов, сидящих в амбразурах слуховых окошек: один был одноглазым, а у другого на морде запеклась кровь.

Пройдя еще одну арку, она наконец оказалась в садах.

От этого зрелища у нее сжалось сердце. Деревья, кусты, беспорядочные заросли. Перекопанная земля, ветки деревьев, черные, как палочки лакрицы; купы деревьев покрыты мелкими листочками и обвиты омелой. Пышный, роскошный, живой мир зелени, умытой ласковым ливнем.

Она шла вперед, пьянея от аромата цветов и запаха мокрой земли. Шум дождя здесь звучал приглушенно, капли выводили на листьях нежное пиццикато, струи воды, стекая по коре деревьев, пели, как сладкоголосые арфы. Зема подумала: «Тело отвечает на музыку танцем, сады – благодарность земли за дождь».

Раздвинув ветки, она увидела спрятавшийся под деревьями огромный огород: бамбуковые подпорки, бидоны с гумусом, молодые побеги защищены перевернутыми стеклянными банками. Земе пришло в голову сравнение с теплицей под открытым небом, с растительными яслями. Она сделала еще несколько шагов и остановилась: Садовник был здесь.

Опустившись на одно колено перед высаженными в ряд маками, защищенными прозрачной пленкой, он осторожно вставлял дренажную трубку внутрь пестика – туда, где находится алкалоидная капсула. Зема не узнавала сорт растения, над которым колдовал Садовник, наверное, новый гибрид с более ранней фазой цветения. Экспериментальный мак в самом сердце турецкой столицы…